«КРИТИКА ПРАКТИЧЕСКОГО РАЗУМА» («Kritik der praktischen Vernunft». Riga, 1788) — вторая после «Критики чистого разума» работа Канта, в которой излагается его учение о нравственности — критическая этика или метафизика нравов.
На русском языке книга была впервые опубликована в 1879 в переводе Н.Смирнова («Критика практического разума и основоположение к метафизике нравов», СПб., 1897 и 1908.) «К.П.Р.» — главная этическая работа Канта, хотя первое систематическое изложение этических идей было предпринято им уже в «Основах метафизики нравственности» (1785), где Кант обосновал главный принцип или закон нравственности — категорический императив и дал основные его формулировки, разъяснив в заключительной части работы свой замысел в отношении критического анализа практического разума (см. Категорический императив).
Завершающей книгой по проблемам этики стала написанная им уже в преклонном возрасте «Метафизика нравов» (1797). Критика «практического разума» осуществляется Кантом в сопоставлении его с теоретическим (спекулятивным) «чистым разумом» и само деление этой критики и, следовательно, построение работы строго соответствует построению «Критики чистого разума» — предисловие, введение, учение чистого практического разума о началах («Аналитика» и «Диалектика»), учение о методе чистого практического разума и заключение.
В предисловии Кант объясняет, что его исследование должно доказать существование чистого практического разума и осуществить критику его практической способности, с допущением которой твердое основание приобретает трансцендентальная свобода в ее абсолютном значении.
Тем самым «К.П.Р.» развивает дальше основные результаты «Критики чистого разума» [см. «Критика чистого разума» (Кант)], доказавшей, что между свободой и необходимостью не существует логического противоречия, что они могут быть совместимыми характеристиками одного и того же предмета, рассматриваемого в различных отношениях, — «вещи в себе» (см. «Вещь в себе») в умопостигаемом мире и «явления» в мире эмпирическом. «К.П.Р.» не удовлетворяется доказательством возможности мыслить единство свободы и необходимости; это «можно» она превращает в «есть», т.е. ее возможность здесь доказывается и она превращается в действительность, в опору всего здания кантовской моральной философии. Во введении Кант истолковывает саму идею критики практического разума и объясняет необходимость соответствия ее деления «согласно общему плану» делению критики теоретического разума, познание которого лежит в основе практического применения разума.
В
«Аналитике» он показывает, что необходимым условием совершения поступков в соответствии с моральным законом является свобода доброй воли, преодолевающая противонравственное сопротивление эмпирических условий, в которых живет человек.
В свою очередь, сам категорический императив как необходимый и общезначимый моральный закон практического разума является единственным определяющим основанием свободной и доброй воли.
Требование поступать так, чтобы максима индивидуальной воли могла иметь силу принципа всеобщего законодательства, является, по Канту, собственным априорным законодательством практического разума, способностью воли действовать на основании представления о законе независимо от чувственных склонностей, природной причинности и эмпирических условий. Оно и определяет свободу в положительном смысле.
Осознание необходимости следовать нравственному закону Кант называет долгом, подчинение которому и уважение к закону возвышают человека над собой как частью эмпирического мира и превращают его в свободную от условий этого мира, с присущим ему механизмом естественной причинности, личность.
Свобода переносит нас в умопостигаемый порядок вещей, интеллигибельный мир, к которому Кант приходит от открытого им морального закона, характеризуемого в качестве «закона причинности через свободу». Этот постулируемый им интеллигибельный мир он отождествляет с миром вещей в себе; при этом само понятие «вещей в себе» приобретает в границах его практической философии совершенно иной смысл по сравнению с тем, которое оно имело в его гносеологии (см. «Вещь в себе»). К традиционному их значению как того, чем предметы познания являются сами по себе, независимо от познания и его чувственных и логических форм, Кант добавляет понимание их в качестве особых объектов умопостигаемого мира.
Наряду со свободой он относит сюда бессмертие души и бытие Бога.
Признавая, с одной стороны, неискоренимость присущего человеку «радикального зла» ( в том смысле, что из-за своей слабости последний не может долго и естественным образом находиться в состоянии напряжения и потому предается стихийному ходу событий, распущенности), а, с другой, — веруя в неустранимость живущего в душе человека требования гармонии между нравственным поведением и счастьем, Кант вынужден был перенести эту гармонию из мира эмпирического в интеллигибельный. В своей «Диалектике» он и развивает идею о необходимости такого справедливого соответствия добродетели и счастья, считая, что последнее возможно лишь в силу принадлежности человека не только эмпирическому, но и сверхчувственному миру при допущении бессмертия души и бытия Бога.
Необходимая связь добродетели и счастья и дает в итоге высшее благо, являясь его необходимой предпосылкой. Таким образом, согласно Канту, мы приходим к трансцендентным и гипотетическим для теоретического разума идеям, которые становятся допущениями, имеющими необходимое и конститутивное значение лишь в качестве постулатов практического разума и которые следует просто принять в качестве его требований.
Выводя их, Кант серьезнейшим образом полагал, что нравственная жизнь на земле и счастье должны быть обязательно связаны межу собой.
Однако в реальной жизни, — считал он, — этой связи нет, потому что добродетель и счастье (чаще он называет последнее блаженством) различаются своим происхождением: источником добродетели является чистая воля, а источником счастья как объекта опыта выступают наши желания. Так как причинная связь возможна только как соединение объектов опыта, то добродетель никак нельзя признать причиной и, тем более, следствием счастья. Однако практический разум требует, по Канту, принятия высшего блага, требующего, в свою очередь, единства добродетели и счастья, без которого не может быть высшего блага и предмета практического разума.
Таким образом, возникает антиномия практического разума с самим собой. Теоретический разум запрещал возможность такой причинной связи и ее познаваемость, практический же разум, наоборот, требует этого. В связи с разрешением этой антиномии Кант раскрывает очень важный для его философии вопрос об отношении теоретического (спекулятивного) и практического разума. Оба они — суть способности чистого разума.
Функция первого — познание, функция второго — нравственность; объект познания — чувственный мир; объект (продукт) воли — мир нравственности. Теоретический разум направлен на природу и призван «определять» предмет и его понятия; практический разум направлен на свободу, он призван «производить» нравственный предмет и его понятия. Законы теоретического и практического разума находятся в противоречии друг с другом и тем самым нарушают единство разума. Но этого, по Канту, быть не должно и антиномию разума следует разрешить.
Природа и свобода, мир чувственный и интеллигибельный не координированы между собой как две равноправные области. Интеллигибельное есть последняя основа эмпирического. Спекулятивный разум не может ни понять эту связь, ни отрицать ее; он может только отрицать ее познаваемость, но признает возможность ее мыслимости, значит он не может препятствовать требованию практического разума, который говорит о примате интеллигибельной сферы.
Теоретический разум должен, по Канту, повиноваться велению практического. Подобно тому, как интеллигибельное относится к эмпирическому, а свобода — к природе, так и практический разум относится к спекулятивному.
Это соотношение, принцип зависимости спекулятивного (теоретического) разума от практического Кант назвал «приматом чистого практического разума».
Тем самым практический разум становится более авторитетной интеллектуальной инстанцией; опора на моральный закон позволила ему постичь «объективную реальность» того, что было непознаваемо для теоретического разума вследствие ограниченности возможностей последнего.
Бог был для него не более чем трансцендентальной идеей, о которой не могло быть какого-либо знания, что же касается практического разума, то он придал определенный смысл «теологическому понятию первосущности как главному принципу высшего блага в умопостигаемом мире», показав, что высшее благо, делающее добродетельную личность счастливой, осуществляется в потустороннем, умопостигаемом мире. Высшее благо, как и надежда на счастье, начинается, с точки зрения Канта, только при допущении бессмертия души и бытия Бога как высшей причины всего сущего, обеспечивающей полное соответствие между счастьем и нравственностью.
>Так, в отличие от теоретического разума, впадавшего в паралогизмы при попытке доказать бессмертие души, практический разум вводит понятие «бессмертие души» через допущение бесконечной длительности ее существования, «необходимой, — писал Кант, — для соразмерности с моральным законом в высшем благе».
Точно так же, если при попытке решить антиномии теоретический разум выдвигал недоказуемое понятие «умопостигаемого мира», то практический разум пришел к «космологической идее умопостигаемого мира и к осознанию нашего в нем существования, опираясь при этом на реальность свободы воли». Разумеется, такого рода «доказательства» свободы воли, бессмертия души и бытия Бога, связываемые с практическим разумом, не являются теоретически обоснованными положениями; они выдвигаются Кантом только для подкрепления его априорного морального закона. Сам автор «К.П.Р.» и не настаивал на чем-то большем, когда писал, что «моральный разум требует понятия высшего блага, его осуществления, требует условий, при которых это добро только и может быть осуществлено», поэтому он требует свободы, бессмертия души, бытия Божия; они необходимы для осуществления высшего блага.
Он полагал, что это утверждение не есть познавательное суждение или теоретическое положение, а есть моральное требование, практический постулат. Осуществить высшее благо — наша высшая цель, а принятие условий, при которых эта наивысшая задача может быть решена, — есть необходимая потребность нашего разума. Основанные на подобной потребности нашего разума утверждения и есть, по Канту, его постулаты.
Мы лишь постулируем способность свободы, бессмертие души, бытие Бога, и эти постулаты нисколько не расширяют спекулятивного познания; они с необходимостью нужны нам для обоснования морального закона. В завершающей части своей книги — учении о методе чистого практического разума — Кант разъясняет, что под учением о методе он понимает вовсе не способ обращения с чистыми практическими основоположениями ради научного их познания. Для него это тот способ, каким можно было бы воздействовать этими законами практического разума на человеческую душу, заставить их влиять на максимы поведения эмпирических субъектов.
>И, наконец, в заключении к «К.П.Р.», Кант высказывает ставшую поистине сакраментальной и вдохновившую не одно поколение людей фразу о том, что «две вещи наполняют душу всегда новым и все более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее мы размышляем о них, — это звездное небо надо мной и моральный закон во мне». Однако благоговение, удивление и уважение не могут, по Канту, заменить познания законов мироздания и «изучения моральных задатков нашей природы». Хранительницей науки на этом пути «к учению мудрости» всегда должна оставаться философия, «в утонченных изысканиях которой публика… должна проявлять интерес к ее учениям, которые могут ей стать совершенно понятными только после подобной разработки».
Т.Г.Румянцева
