МЕТАЯЗЫК — 1) в классической философии: понятие, фиксирующее логический инструментарий рефлексии над феноменами семиотического ряда, 2) в философии постмодернизма: термин, выражающий процессуальность вербального продукта рефлексии над процессуальностью языка.
Конституируется в процессе формирования постмодернистской концепции критики как стратегии отношения к тексту, характерной для культуры классического типа (см. Kritik) и противопоставлении ей стратегии имманентного анализа текстовой реальности. Постмодернистская трактовка М. восходит к работе Р.Барта «Литература и метаязык» (1957), в рамках которой осуществлено последовательное категориальное разграничение таких феноменов, как «язык-объект» и М. И если «язык-объект — это сам предмет логического исследования», то под М. понимается «тот неизбежно искусственный язык, на котором это исследование ведется», — собственно, конституирования М. выступает условием возможности того, что «отношения и структура реального языка (языка-объекта)» могут быть сформулированы «на языке символов (метаязыке)» (Р.Барт).
Специфика постмодернистского операционального употребления понятия «М.» связана с тем, что он осмыслен как адекватный и достаточный инструмент для аналитики такого феномена, как «литература», что в контексте классической традиции далеко не являлось очевидным: «писатели в течение долгих веков не представляли, чтобы литературу (само это слово появилось недавно) можно было рассматривать как язык, подлежащий, как и всякий язык, подобному логическому разграничению» /т.е. его дифференциации, подразумевающей выделение в его рамках соответствующего мета-уровня — М.М./ (Р
.Барт). Подобная ситуация была обусловлена традиционным для классической культуры дисциплинарным разграничением «языка» и «литературы» (ср. традиционные школьные конъюнкции: «белорусский язык и литература», «русский язык и литература» и т.п.).
Подобное положение дел постмодернизм связывает с отсутствием в классической литературе интенции на собственно рефлексивные формы самоанализа: «литература никогда не размышляла о самой себе (порой она задумывалась о своих формах, но не своей сути), не разделяла себя на созерцающее и созерцаемое; короче, она говорила, но не о себе» (Р.Барт).
Лишь в контексте становления неклассической культуры «литература стала ощущать свою двойственность, видеть в себе одновременно предмет и взгляд на предмет, речь и речь об этой речи, литературу-объект и металитературу». В качестве этапов становления подобного подхода могут быть выделены следующие: 1) предыстория М., т.е. возникновение того, что Р.Барт обозначает как «профессиональное самосознание литературного мастерового, вылившееся в болезненную тщательность, в мучительное стремление к недостижимому совершенству» (типичной фигурой данного этапа выступает для Р
.Барта Г.Флобер); 2) формирование неклассической (пред-постмодернистской) установки на синкретизм видения феноменологически понятой литературы, с одной стороны, и ее языковой ткани — с другой, т.е., по Р
.Барту, «героическая попытка слить воедино литературу и мысль о литературе в одной и той же субстанции письма» (данный этап вполне репрезентативно может быть иллюстрирован творчеством Малларме); собственно, конституирование письма как феномена сугубо неклассической языковой культуры (см. Письмо) и знаменует собой начало подлинной истории М.; 3) конституирование традиции, позволяющей «устранить тавтологичность литературы, бесконечно откладывая самое литературу «на завтра», заверяя вновь и вновь, что письмо еще впереди, делая литературу из самих этих заверений» (данный этап прекрасно моделируется творчеством М.Пруста); 4) разрушение незыблемой в свое время (в рамках классической культуры) идеи референции, когда «слову-объекту стали намеренно, систематически приписывать множественные смыслы, умножая их до бесконечности и не останавливаясь окончательно ни на одном фиксированном означаемом», что наиболее ярко было продемонстрировано сюрреализмом в рамках модернизма (см.
Модернизм) и фактически подготовило почву для возникновения постмодернистской концепции «пустого знака» (см. Пустой знак); и, наконец, 5) оформление парадигмы так называемого «белого письма», ставящего своей целью «создать смысловой вакуум, дабы обратить литературный язык в чистое здесь-бытие (etre-la)» (творчество А.Роб-Грийе) и непосредственно предшествующее постмодернистской концепции означивания (см. Означивание).
Собственно постмодернистский подход к феномену М. связан с тем, что в «наш век (последние сто лет)» адекватные поиски ответа на то, что есть литература, по оценке Р.Барта, «ведутся не извне, а внутри самой литературы» (см.
Kritik). Собственно, постмодернистская критика в своей процессуальности фактически и представляет собой не что иное, как «лишь метаязык» (Р.Барт). Однако М. не может рассматриваться в постмодернистской системе отсчета лишь в качестве своего рода «вторичного языка… который накладывается на язык первичный (язык-объект)» (Р.Барт). Основным требованием, предъявляемым постмодернистской критикой к М., является требование наличия у него интегративного потенциала (потенциала интегративности): М. должен быть способен (в силу таких своих свойств, как «связность», «логичность» и «систематичность») в максимальной степени «интегрировать (в математическом смысле)» («вобрать в себя» или «покрыть собою») язык того или иного анализируемого автора или произведения, выступив по отношению к нему в качестве квази-системы.
Вместе с тем, в процессе критики, т.е., по Р.Барту взаимодействия («взаимного «трения») языка-объекта и М., сама литература не может сохранить внерефлексивной автохтонности и разрушается как язык-объект, «сохраняясь лишь в качестве метаязыка». В этом контексте постмодернистские романы (литература) фактически являются трактатами о языке, романами о приключениях языка, наррациями М. о самом себе (см.
Нарратив), — по оценке Фуко, неклассическая литература типа романов де Сада и Батая (см. Сад), как раз и моделирует ту сферу, где «язык открывает свое бытие» (Фуко). Важнейшими особенностями постмодернистской интерпретации М. являются следующие: во-первых, в контексте постмодернистской концепции симуляции (см. Симуляция) феномен М. осмыслен в качестве симулякра (см. Симулякр): «истина нашей литературы — …это маска, указывающая на себя пальцем» (Р.Барт); во-вторых, М. понимается не только (и не столько) в качестве наличного логического инструментария анализа языковых феноменов, сколько в качестве процессуальности вербального продукта рефлексии над процессуальностью языка; в-третьих, сама эта процессуальность интерпретируется как трансгрессивная по своей природе (см. Трансгрессия), ибо язык, согласно постмодернистской точке зрения, открывает свое бытие именно и только «в преодолении своих пределов» (Фуко), — таким образом, поиск литературой своей сущности, т.е. мета-анализ собственной языковой природы может осуществляться лишь «на самой ее грани, в той зоне, где она словно стремится к нулю, разрушаясь как объект-язык и сохраняясь лишь в качестве метаязыка» (Р.Барт). В этом отношении современная литература ведет своего рода перманентную «игру со смертью», и в этом отношении она «подобна расиновской героине (Эрифиле в «Ифигении»), которая умирает, познав себя, а живет поисками своей сущности» (Р
.Барт). Но именно ее смерть (в классическом ее смысле) оборачивается условием возможности новой жизни (жизни в новом качестве): литература «переживает свою смерть». Подобная квазирефлексивность литературы выступает, по постмодернистской оценке, именно тем условием, благодаря которому «сами поиски метаязыка становятся новым языком-объектом» (Р.Барт), что открывает новый горизонт возможностей его бытия.
М.А. Можейко
