СИМУЛЯКР (фр. simulacres, от simulation — симуляция) — термин философии постмодернизма для обозначения внепонятийного средства фиксации опыта. Генетически восходит к термину «С.» («симулакрум»), обозначавшему у Платона «копию копии». Введен в оборот постмодернизма Батаем, интерпретировался Клоссовски, Кожевым, Бодрийяром и др. В контексте общего отказа от идеи референции (см. Пустой знак) постмодернизм радикализирует интерпретацию С.: постмодернистская философия задает мыслительное пространство, где «идентичность образца и подобие копии будут заблуждением» (Делез). С. в этом контексте определяется в качестве «точной копии, оригинал которой никогда не существовал» (Джеймисон). В этом своем качестве С. служит особым средством общения, основанном на реконструировании в ходе коммуникации вербальных партнеров сугубо коннотативных смыслов высказывания.
По оценке Клоссовски, если «понятие и понятийный язык предполагают то, что Батай называет «замкнутыми существованиями», то реализуемая в процессах коммуникации «открытость существований или достижение интегральности существований… могут быть развиты лишь как симулякры понятий». Конституируясь в оппозиции вектору жестко категориального философствования, концепция Батая реализует себя в «С. понятий»: «я пошел от понятий, которые замыкали… Язык не оправдал моих надежд.., выражалось нечто иное, не то, что я переживал, ибо то, что переживалось в определенный момент, было непринужденностью… Язык отступает, ибо язык образован из предложений, выступающих от имени идентичностей».
Между тем постмодернизм интегрально зиждется на отказе от последних: «философия сингулярностей» Вирилио, «мышление интенсивностей» Лиотара, «варианты кодов» Р.Барта — все это принципиально альтернативно феномену идентичности (см. Различия философия). Любая идентичность в системе отсчета постмодерна невозможна, ибо невозможна финальная идентификация, т.к. понятия в принципе не соотносимы с реальностью. В этом контексте Батай постулирует «открытость существования» в отличие от «замкнутого существования», предполагающего «понятийный язык» и основанного на задаваемых им идентичностях. Понятие характеризуется константным значением, носителем знания о котором может быть индивидуальный субъект, — в противоположность этому, актуализация значения С. может быть осуществлена лишь в процедурах общения: условно говоря, если понятие являет собой скалярный феномен, то С. — векторное явление, направленное в ходе коммуникации от адресанта к адресату (адресатам). Это означает, что С. может обрести свой смысл в том и только том случае, если отдельные ассоциативные и коннотативные его аспекты, имплицитно заложенные в нем адресантом, будут актуализованы и скооперированы воедино в восприятии адресата.
Строго говоря, «понятийный язык» задает идентичность существования с бытием, тем самым деформируя бытие как «убегающее всякого существования». В этой связи «мы вынуждены… раскрыть понятия по ту сторону их самих» (Клоссовски). Фундаментальным свойством С. в связи с этим выступает его принципиальная несоотнесенность и несоотносимость с какой бы то ни было реальностью. Это становится очевидным в системе отсчета так называемых «суверенных моментов» у Батая (смех, хмель, эрос, жертва), в точечном континууме которых «безмерная расточительность, бессмысленная, бесполезная, бесцельная растрата» («прерывность») становится «мотивом бунта» против организованного в конкретной форме («устроенного и эксплуатируемого») существования — «во имя бытия» как неидентифицируемого такового. Эти «суверенные моменты» есть «С. прерывности», а потому не могут быть выражены в «понятийном языке» без тотально деструктурирующей потери смысла, ибо опыт «суверенных моментов» меняет субъекта, реализующего себя в этом опыте, отчуждая его идентичность и высвобождая тем самым его к подлинному бытию (ср. с мгновениями, «когда разум отказывает в своих услугах» у
Шестова). В этой системе отсчета С. как выражение «суверенного момента» («С. прерывности») фактически выступает у Батая квази-С., «симулякром С.», что упраздняет возможность самой мысли о какой бы то ни было идентичности. Усилие Батая в сфере поиска адекватного (или, по крайней мере, недеформирующего языка) для передачи «суверенного опыта» было оценено Кожевым как «злой Дух постоянного искушения дискурсивного отказа от дискурса, т.е. от дискурса, который по необходимости замыкается в себе, чтобы удержать себя в истине». По формулировке Клоссовски, «там, где язык уступает безмолвию, — там же понятие уступает симулякру». В ситуации, когда человек говорит и выражает себя в С., необходимым условием коммуникации выступает реконструкция адресатом квазисемантических коннотаций адресанта. Таким образом, «симулякр не совсем псевдопонятие: последнее еще могло бы стать точкой опоры, поскольку может быть изобличено как ложное.
Симулякр образует знак мгновенного состояния и не может ни установить обмена между умами, ни позволить перехода одной мысли в другую» (Клоссовски). По выражению Клоссовски, «в симулякрах понятий … выраженная мысль неизменно подразумевает особую восприимчивость собеседника». Таким образом, коммуникация, осуществляющаяся посредством С., основана не на совмещении семантически постоянных понятийных полей участников коммуникации, но на когеренции коннотативных конфигураций восприятия С., т.е. на кооперации неустойчивых и сиюминутных семантических ассоциаций коммуникативных партнеров. Если на основе понятийного общения возможно устойчивое взаимопонимание, то «симулякр есть … сообщничество, мотивы которого не только не поддаются определению, но и не пытаются самоопределяться» (Клоссовски). По оценке Клоссовски, на тот или иной момент «сообщничество достигается С.», но, возникая как контакт по поводу принципиально суверенных моментов, «сообщничество» питается самой их суверенностью, т.е. принципиальной невозможностью выступить основанием «сообщничества», в силу чего последнее не претендует на устойчивость и постоянство, выступая сиюминутно преходящим: «метя в сообщничество, симулякр пробуждает в том, кто испытывает его, особое движение, которое того и гляди исчезнет». В данном контексте сам С. играет роль семантического фокуса, вокруг которого осуществляется интеграция ассоциативных рядов.
(В данном контексте аналогичной является оценка Делезом предложенного Г.Берге комментария на «Картезианские размышления» Гуссерля, где Берге интерпретирует феномен «точки зрения» в качестве своего рода «центра индивидуации».) «Выговаривая С.», человек фактически освобождает и свои ассоциативные поля, и возможные коннотативные значения произнесенного, «избавляясь от себя как субъекта, обращающегося к другим субъектам, с тем, чтобы оставить в цене лишь содержание опыта» (Клоссовски), открытое для любых конфигураций. Этот схватываемый С. опыт может быть интерпретирован другим (находящимся со мной в отношениях «сообщничества») не посредством моего (экспрессивного и суггестивного) или его (герменевтического) усилия, но лишь посредством самодвижения ассоциативных полей и коннотативных смыслов. По определению Клоссовски, «именно уловкой симулякра сознание без клеврета (то есть вакация «я») прокрадывается в сознание другого». Избавленный от всех понятий как содержащих интенцию на идентификацию своего значения с действительностью, язык упраздняет «себя вместе с идентичностями», в то время как субъект, «изрекая» пережитой опыт, «в тот самый миг, когда он выговаривает его, избавляется от себя как субъекта, обращающегося к другим субъектам» (Клоссовски). Смыслопорождение предстает в этом контексте как самоорганизация освобожденного от субъекта (см. «Смерть субъекта») и выраженного в С. опыта, причем место устойчивого (референциально гарантированного) смысла в данном случае занимает множество коннотативных смыслов, оформляющихся на основе кооперации сиюминутных ассоциаций. Таким образом, С. как форма фиксации нефиксируемых состояний открывает «горизонт события», по одну сторону которого — мертвящая и жесткая определенность якобы объективного и имманентного событию смысла, а по другую — «ослепленность, являющаяся результатом… имплозии смысла». (См. также Симуляция.)
М.А. Можейко
