Творческий потенциал квестима и деклатима. Отношение к завершённости и законченности работы
Исходное положение:
В любую единицу времени
деклатим всегда «равен сам себе с избытком» (+б.л.)
а квестим, — «с недостатком» (-б.л. ).
Вопрос с окончательным решением (или вариантом) творческой работы и моментом её завершения для квестима всегда остаётся открытым.
Деклатиму решать этот вопрос намного легче: он такой, какой есть в любой момент времени (близкие пространственно — временные связи .
И работа его «такая, какая есть» в каждый отрезок времени. «Вот, что есть, то и бери!.. Пока дают…»
Квестим в любой момент времени только такой, какоё ещё будет: «Сейчас не получилось, значит завтра получится, или послезавтра…» (Далёкие пространственно — временные связи).
И если деклатим , — это всегда «вещь в себе» , — та, которая уже есть ( в каком — то смысле он уже цельный и завершённый в каждую единицу своего времени, — и это также одна из причин, по которой он не любит нарушать целостность ощущения времени и целостность своего мироощущения то квестим, — это сам себе потенциал, тот который есть и тот который будет.
Поэтому квестим требует и от себя и от окружающих большего доверия к своему интуитивному потенциалу ( +ч.и.), как бы говоря: «Доверяйте мне, и я вас не разочарую». (Что приводит к огромным осложнениям и в межличностных, и в интертипных отношениях. И делает чудовищно болезненными отношения конфликта, ревизии, и соц. заказа.)
Потенциал деклатима — это его система выживания, программа жизнеобеспечения «здесь и сейчас», требующая законченности и завершённости формы в каждую единицу времени. (+б.и.) В этом смысле деклатимная модель в большей степени сенсорная (-ч.с.) Берущая своё концептуальное начало от о цельной и завершённой формы ТИМа СЛЭ (-ч.с.) , — от его «тяжёлой» волевой сенсорики, (b — сенсорики), требующей абсолютной цельности и сплочённости материальных масс и форм в каждую единицу времени ( их абсолютной «непрошибаемости» в каждую единицу времени, в процессе борьбы или обороны), от ощущения абсолютной и законченности в каждую единицу времени их творческой ( или научной работы).
Позиция деклатима: «любая мысль должна всегда выглядеть завершенной, даже если она при этом будет выглядеть абсурдно, а постоять за неё (или за себя) мы всегда сумеем!»
Лучше деклатим потом сам себе «удивиться» («Надо же! Как же я это проглядел, пропустил такую ошибку?! Интересно…» — ЛИЭ, Джек, — мастер таких представлений), чем вынесет идею на суд общественности незавершённой, или непрочной по форме.
А когда начинаются претензии к содержанию, отговорка всегда одна: «Ну, милые мои! Это вы сразу всего и многого от меня хотите!.. Так не бывает!..», — из — за чего квестим часто теряет интерес к идеям и разработкам деклатима. И общение с ним ему кажется недостаточно информативным.
Скучно бывает квестиму с деклатимом, — неинтересно! «Прикидывается недоучкой» почём зря, «косит под недоумка»,- кому понравится это «балаган -шоу»?
Чаще всего «балаган — шоу» возникает тогда, когда деклатим выдаёт «на гора» какую — нибудь «дутую» псевдо -идею, имеющую локальный, ограниченный радиус применения, выгодный только ему.
«Гонит» этакую поверхностную «демо- версию» («мечет пустышку», лишённую смысла и «ядра», лишённую сути и неспособную ни «прорасти», ни развиться во что — либо путное. И, конечно, это не та идея, которую имеет смысл подхватывать и развивать как «подарок судьбы», а некая «болтовня наобум», «идея в порядке бреда», «трёп ради трёпа», в котором главное,- это вообще «что — то сказать, в обсуждении поучаствовать». А результат — дело второстепенное: «попал в точку»,- хорошо! Нет, — не взыщите!
Хуже, когда деклатим начинает настаивать на том, чтобы такую его «демо — версию» реализовали! Тогда вся ответственность за неудачу прямиком падает на реализатора: «Сам виноват, не надо было слушать, надо свою голову на плечах иметь!» — оправдывает себя деклатим, как это обычно происходит в отношениях ревизии, особенно, если ревизует такой любитель опасных экспериментов, как деклатим — объективист ЛИЭ (Джек), ИЛИ (Бальзак), ЭИИ (Достоевский), ИЭЭ. (Гексли).
Настоящий же выстраданный проект деклатима обладает большим жизнетворным и жизнедеятельным потенциалом — он и перспективен, и глубок, и всеобъемлющ одновременно. И обязательно экологичен, потому, что подаётся и развивается как настоящая эко — система в благодатной эко- среде.
Проекты, в которых действительное подменяется желаемым и которые деклатим часто навязывает другим: «пойди и сделай!», «возьми и достигни!», «докажи, что ты на это способен!», «поверь сам в себя!», «удиви нас всех!», в которых кроме обманчивой простоты, дутой инициативы и мнимого участия вообще ничего нет, — этакие «идеи — пустышки», обречённые на вымирание, как клетки без ядра ,- вообще не достойны «Его Плодородия» деклатима, отбраковываются им, или подсовываются другим : «возьми себе Боже, что мне негоже!». Сам бы он такими проектами не заинтересовался,- зачем ему-то гоняться за мыльными пузырями? А другим подсунуть,- милое дело, особенно в перманентных отношениях ревизии! Всегда интересно узнать, что сможет сделать другой человек с » отбракованным» материалом, который он давно уже посчитал бесперспективными и несостоятельными. Хотя для этого надо, как минимум, кого — то убедить в противоположном.
Квестим ничего не желает принимать на веру, во всём считает необходимым сомневаться, всё перепроверять, сравнивать результаты и соотносить выводы. Поэтому к чужим идеям относится подозрительно — это не его метод.
Чужая идея его вообще не заинтересует. Ему и своих — то девать некуда. Поэтому только в ИТО ревизии деклатим и может ему навязать свой «исключительный» проект. Квестим возьмётся за него неохотно (Если ещё возьмётся!). Чужую идею надо сперва продумать и просчитать. В любом случае серьёзно и основательно заниматься такой работой не стоит. И уж, во всяком случае, не следует спешить с её выполнением и завершением. (Деклатим тысячу раз потеряет терпение прежде, чем получит хоть какую — то «отдачу» от работы квестима)
Не любит квестим быть реализатором чужих идей и исполнителем и чужой воли. Свобода творчества — это то, ради чего он живёт. А завершённой работа, по его мнению, вообще не бывает и быть не может (+ч л.). Всегда есть над чем подумать и поработать. А кроме того, любая завершённая работа, по мнению квестима, моментально начинает обрастать «штампами», теряет ощущение свежести и новизны, не оставляет места для импровизации (+ч.и., +ч.э., +ч.с., +ч.л.).(Это же не то, что дом построить: последний кирпич положил и всё, работа завершена. Творческая работа — дело тонкое, — тут надо подумать, поискать, может быть что — то изменить. Торопиться не надо.)
Квестим терпеть не может, когда его торопят со сроками выполнения работы, а потом ещё и придираются к качеству. Абсолютного качества всё равно достичь невозможно. А кроме того «избыток качества» «убивает» работу. И она становится слишком искусственной (как механический соловей из сказки Андерсена).
Степень завершённости своей работы квестим любит определять сам. Если посчитал её завершённой, значит так оно и есть. И ничего уже менять не надо. А тем более добавлять. (Желание, которое обычно возникает у деклатимов при оценке работы квестимов: «Вот я бы ещё тут добавил, вот я бы ещё там добавил».
На что обычно квестим обижается: «Вот сделал бы свою работу и добавлял себе, что хотел!» Но в отношениях ревизии квестим обычно подчиняется поправкам деклатима. Просто потому, что оказывается в безвыходном положении.
Превеликих трудов стоит квестиму любая попытка настоять на своём и оставить работу в том состоянии, которое он сам считает законченным и завершённым. Спонтанно возникающие ситуации перманентной ревизии квестимной и деклатимной моделей в межличностных отношениях из-за внезапных и частых нападок самовольных ревизоров, превращают творческий процесс в пытку.
Иногда квестим сам провоцирует активность потенциального ревизора, невольно сам «вызывает огонь на себя». Теряясь в сомнениях по поводу завершённости работы, он обращается за советом к кому — нибудь из друзей. Советы «свежего на взгляд» квестима, который (также как автор) теряется в сомнениях и «непонятках», кажутся ещё менее убедительными и редко кого устраивают. За убедительным и окончательным мнением квестим обращается к деклатиму, уверенному в своих словах человеку, который говорит, как рубит. (А рубит всегда с плеча и наотмашь.) Но у деклатима свои, отличные от квестима, представления о форме, о материале, о пространстве, о подаче информации, о последовательности информационного потока и об организации информационного поля. О завершённости произведения и творческого процесса у него тоже свои представления, исходящие из структуры его деклатимной модели. И в них он уверен и ни на йоту от них не отступит.
Поэтому, когда квестим предлагает деклатиму оценить свежим взглядом его работу, тот сначала нехотя её просматривает («ходят тут всякие, используют его как консультанта»), а потом камня на камне не оставляет от первоначальной версии: всё плохо, никуда не годится, всё надо менять и переписывать заново. (А лучше вообще заняться чем — нибудь общественно полезным: землю пахать, улицы подметать, коров пасти… «Не надо мнить себя гением! Их и так больше нужного развелось. В поле работать некому!..» и т. д.)
Вот и получается, что у квестима нет другого выхода, кроме как работать со своей музой. Но муза — она же не менеджер! Работу пробивать и продвигать не будет. «Романы с музами» заканчиваются «работой в стол»… Поэтому квестим старается убедить деклатима в уникальности своего авторского замысла. Деклатим долго притворяется непонимающим и делает вид, что сомневается в целесообразности такой работы. Потом, проконсультировавшись по своим каналам, понимает: квестима с его проектом «надо брать», пока другие не перехватили. А дальше разыгрывается сценка из сказки: «Сядь ко мне на носок и пропой ещё разок!» — деклатим проявляет интерес к работе квестима и выражает желание в ней разобраться. А чуть только он в ней разобрался, он уже считает его работу своей. Он уже её полюбил как родную. Он уже «поглотил» квестима вместе с его проектом. Это теперь это уже его (а не квестима) проект, а квестим значится в нём только простым, подконтрольным исполнителем. И теперь уже деклатим ни сам проект, ни процесса контроля над ним из своих рук не выпустит.
2.Квестим и деклатим в состоянии перманентного контроля
Проявив заинтересованность к чужому проекту, деклатим начинает тут же «отчески опекать» подающую надежды «творческую личность», представляя себя его покровителем, а проект — своим «детищем», он говорит о нём не иначе как «наш проект» и » мой человек» (или «один мой знакомый») над ним работает». Взяв установку на сопричастность к будущему «творению века», деклатим уже не оставляет квестима в покое: теперь уже он («почти официально», по факту молчаливого согласия квестима ) является его наставником, научным руководителем, творческим вдохновителем, организатором — распорядителем. Может «пустить по рукам», «выставить на торги», может обращаться с ним как с вещью, может отправить его с поручением к нужному человеку для оказания нужных услуг, может располагать им как угодно, всё, что угодно обещая от имени подконтрольного ему квестима и заставляя всё это выполнять, сердясь или уговаривая: «Я уже обещал! В какое положение ты меня ставишь!»
Всё сделает деклатим, кроме одного: он не выведет квестима на рынок. Доступа к сбыту своей продукции квестим не получит. Эту прерогативу деклатим оставляет за собой. А квестим у него будет существовать на положении просителя, довольствующегося малым. Взвесив, все «за» и «против», квестим понимает, что при таких условиях «роман с музой» и «работа в стол» оказывается всё — таки выгодней. Тут он по крайней мере остаётся хозяином положения. Сам себе принадлежит и может творить свободно, в удобном для себя режиме, рассчитывая и полагаясь только на себя.
Но не тут — то было: деклатим уже почувствовал «запах дичи», вошёл в азарт и квестима он от себя не отпустит. Взяв установку на причастность к «творению века», деклатим квестима уже в покое не оставляет, он теперь уверен, что имеет на квестима (и на его творение) «все права» и «выращивает» его, как курицу, способную в будущем нести «золотые яйца», или как «золотого петушка», который о нём громко прокукарекает на весь мир так, что все вокруг про него скажут: «Это тот самый, который «открыл» и «вырастил» гения. А без него этот автор был бы «никто и звать никем» — ноль, пустышка, никем не замеченная и подающая «сигналы бедствия» со своего «необитаемого острова», именуемого «работой в стол».
Рассуждая в таком ключе, деклатим и продолжает свою опеку, преодолевая сопротивление квестима. И тут для последнего опять начинаются «чёрные дни» подневольного, каторжного труда. Деклатим может в любое время застигнуть квестима врасплох: позвонить и потребовать отчёта о проделанной работе, или наведаться без предупреждения. Заявится нежданно — негаданно, требуя новых сводок «с рабочего фронта» и » новых вестей с полей», без приглашения проходит в комнату: «Посмотрим, что у нас тут новенького!». И, не дождавшись ответа, напрямую — шасть! — к компьютеру и уже сидит себе прочно, по — хозяйски расположившись в кресле, — не сдвинешь! Уже и дискету свою пристраивает, клавиши нажимает, программу загружает, нужный файл разыскивает. Нервничает, если не сразу находится.
Новый материал его, разумеется, не устраивает. Не устраивает форма и качество изложения материала, не устраивает порядок изложения и скорость выполнения работы. Скорость подачи материала и продуктивность квестима его не устраивают больше всего: «Это всё, что ты написал?! Вот это, вот??? Со вчерашнего дня?! Вот это — вся твоя работа?! — делает он круглые глаза. — Ну, ты даёшь! Я от тебя такого не ожидал… Да-а-а… Разочаровал ты меня. А я всем говорю: ты такую работу делаешь — супер! Да… Подводишь ты меня, подводишь… Ну, ладно!.. Давай, работай! Вечером позвоню. Иди, работай, давай!.. Завтра приду, почитаю…»
Те же проблемы возникает и в научных трудах, и в литературном творчестве и в простых бытовых формах передачи информации. Деклатим требует, чтобы квестим говорил сразу всё, с максимальной полнотой и ясностью, по возможности, начиная с конца. Любой другой вариант подачи материала деклатима раздражает: «Что ты говоришь намёками да загадками?! — возмущается он, — говори сразу, толком и по существу!» Деклатим требует, чтобы всю суть ему вываливали сразу, максимально полную и определённую со всех сторон. А квестиму ещё надо до сути дойти. Но деклатима слишком долгое развитие сюжета не устраивает. Раздражает затянувшаяся неопределённость.
3. Квестим и деклатим. Недостаточность и избыточность информации
Своё раздражение недостаточностью и неполнотой информации деклатим вымещает на подконтрольном ему квестиме: «Ну, что ты ходишь всё вокруг, да около?! Не мог, что ли, сразу об этом сказать?!»
А вот этого уже не понимает квестим: «Как можно сразу выложить всю информацию? Её надо постепенно подавать, по мере раскрытия… Как можно говорить сразу обо всём? Как можно начинать рассказывать историю с конца?! Даже если раскрывать историю через ретроспективу, у читателя всё равно возникнет потребность выстроить её, исходя из соотношений последовательной причинно — следственной связи событий?» Но нетерпеливому деклатиму сразу хочется знать, чем закончится эта история. Ему необходимо получать всю информацию сполна и сразу. Иначе не будет ощущения полноты контроля над ситуацией, не будет полноты контроля на творчеством квестима. За которым нужен «глаз да глаз». А иначе, напишет, не пойми чего, и разбирайся потом в одиночку. Поэтому, деклатиму нужно, чтобы сразу ясно всё было, чтобы при желании он и сам мог всё это воссоздать и пересказать. Когда ему выдают информацию по частям «через час по чайной ложке», деклатим чувствует себя обманутым: а может его вообще морочат и дурят? Поэтому лучше узнавать всё обо всём. Побольше и сразу.
«Вот как хочешь, так и излагай материал, но так, чтобы сразу всё ясно было. Говорить надо сразу обо всём! Объяснять сразу всё и сполна! А запутывать и перепутывать -каждый дурак может!»
Есть что — то нечестное в перепутывании изложения материала. Сам деклатим пользуется этим, когда хочет сбить собеседника с толку. Когда хочет сбить со следа, увести в сторону, заморочить, обмануть, засуетить. (Особенно характерно для ИЭЭ (Гексли)
Из — за этого у квестима возникают постоянные стычки с окружающими его деклатимами «ревизорами» и «болельщиками», первыми читателями и «критиками». Они сразу же и начинают с претензий: «А почему ты об этом не написал?.. А ты напиши! А почему ты сразу этого не сказал? Надо было сказать… Скажи, и сразу всем станет ясно!.. Вот так и скажи: виноват такой — то!.. Нет, а ты всё — таки скажи … Нет, надо сразу казать. Потом поздно будет… А почему ты эту главу так оборвал?.. Ты ещё будешь её дописывать? Надо дописать… Ты её так не оставляй… Давай — ка, садись дописывай! Сразу сядь и допиши! Я вечером приду, почитаю…»
В изобразительном искусстве требование полной и максимальной ясности становится для квестима — художника настоящим бедствием..
Деклатимы — «болельщики» и здесь навязывают подконтрольным квестимам своё представление о форме, о материале, о том, как должна выглядеть законченная работа:
— А почему ты эту линию до конца листа не довёл? — спрашивают они, то и дело. — А почему ты с этой стороны не заштриховал?
Будучи убеждёнными в том, что каждый элемент композиции должен обязательно что — то обозначать или нести какую — то смысловую нагрузку, желая знать о работе художника больше, чем он сам о ней знает, и понимать её лучше, чем он сам понимает, они то и дело спрашивают:
— А что означает эта фигура? А что выражает это пятно?..
Говорить им, что это ничего не выражает — верх неосторожности. Тут же последует замечание:
— Так нельзя! Надо обозначить! — настаивают они, опасаясь, что какая — то часть информации от них ускользнёт (-ч.и.). ( Уж, если контролировать, так во всём!)
В вопросах композиции они тоже считают необходимым вмешаться в каждый этап и элемент работы, оставить последнее слово за собой:
— А почему ты это поместил здесь, а не там?
— Потому, что там и так всего много, — терпеливо объясняет подревизный.
-Ну и что! — не сдаётся ревизор, — это можно передвинуть сюда, а это — сюда!..
Вот так стоит себе за спиной подревизного и выдаёт одну альтернативу за другой, исходя из всего, что на ум взбредёт ( -ч.и.):
«Это можно было бы так сделать… Это можно бы этак… А это можно было сюда передвинуть…»
И не дай Бог оставить хоть что — то в работе не уточнённым, неопределённым, незавершённым, необозначенным! Налетит коршуном и начнёт терзать:
— А что здесь обозначено? А почему ты это до конца не довёл! Почему здесь светлое, а там тёмное. Почему это так, а там — этак…
У квестима создаётся впечатление, что деклатим над ним попросту издевается. Он начинает выходить из себя и перестаёт быть деликатным и терпеливым. И тут уже приходит черёд «болельщика» обижаться и делать «удивлённые глаза»:
— А что я такого сказал?! Почему я не могу что — то посоветовать?!.. Тебе уже и слова сказать нельзя, на людей бросаешься…
И тут же жалуется на подконтрольного по телефону: «С ним так тяжело!.. Такой неадекватный стал… Так реагирует на всё…»
Конечно, многое зависит и от способности подконтрольного «держать удар».
Когда великий Микеланджело (ЛИИ) ваял для флорентийской сеньории из 5,5- метрового куска каррарского мрамора своего непревзойдённого «Давида», — лучшую статую всех времён и народов, символ богоподобной гармонии и совершенства человека, — кто только ни приходил к нему в мастерскую с советами и наставлениями. Все жители города считали себя его заказчиками. Все, кому не лень, приходили посмотреть и полюбопытствовать, как продвигается работа. (Если медленно, -донести, кому следует, если быстро, — рассказать, что увидели своим друзьям. Многие хотели посмотреть на статую ещё до того, как она будет выставлена. И каждый считал своим долгом внести поправку в работу мастера, каждый требовал «то там убавить, то тут подрубить» (а мрамор — не глина, убавишь, не прибавишь). Если бы Микеланджело всех их слушал, его «Давид» из пятиметрового «гиганта» почти сразу бы превратился в «карлика» и стал бы миниатюрной настольной статуэткой… Но у скульптора были свои возможности противостоять замечаниям критиков. Зная мстительность человеческой натуры, он не выгонял посетителей из мастерской, а делал вид, что соглашается с ними и покорно поднимался по лесам, зачерпнув по дороге горсть мраморной крошки. А потом сверху высыпал её перед посетителем и спрашивал: «Так лучше?». Критик отвечал: «Да, так намного лучше!..», после чего они расходились в разные стороны, довольные друг другом.
В мире музыкальной культуры «держать удар» как правило не удаётся. Музыка — материал эфемерный: одному так слышится, другому — этак. Но при этом каждый настаивает на своём, и все остальные методы воздействия на подконтрольного тоже остаются в силе: «то перепиши, это измени, там исправь».
Когда М.И. Глинка (ИЛЭ) работал над созданием своей оперы «Руслан и Людмила» к нему в ревизоры пристроился поэт Н. Кукольник (ЭИИ, Достоевский — ревизор ИЛЭ, Дон — Кихота). Проверял, прочитывал каждый лист его рукописи и всё приговаривал: «Слабо, Мишенька, слабо! Можешь лучше написать!». «Не могу! — отвечал Михаил Иванович, — лучше уже не могу!». «Можешь, Мишенька, можешь! — не сдавался ревизор.- Иди, Мишенька, и напиши лучше. Даю тебе неделю сроку. Через неделю принесёшь, проверю!» Через неделю автор приносит вариант, альтернативный первоначальному (то есть, созданный уже по интуиции альтернативных потенциальных возможностей (-ч.и.) ревизор его «смотрит» и одобряет: «Вот видишь, Мишенька, можешь работать, когда захочешь!..»
(Интересно, что бы делал «Мишенька» без таких «ревизоров»! И как он вообще ухитрялся сочинять без них музыку, подолгу путешествуя по Европе…)
Когда М.И. Глинка приступил к работе над оперой «Руслан и Людмила», самым смелым надеждам, предположениям и ожиданиям его восторженных поклонников не было границ! Судя по ошеломляющему успеху предыдущей оперы («Жизнь за царя»), все были уверены, что музыкальное воплощение великой поэмы А.С. Пушкина будет в высшей степени достойно литературного первоисточника. (Даже срок и дата премьеры были назначены день в день!1) Понимали, что после М.И. Глинки к этой теме уже никто не подойдёт и не превзойдёт его за всю последующую историю музыки. Сам проект казался невероятно заманчивым, и каждый искал возможность в нём поучаствовать, приобщиться к великому творению двух гениев, оставить после себя след в истории.
«Всяк старался сам для себя», как говорит пословица, и вот, что из этого получилось: по количеству соавторов — «текстовиков» опера «Руслан и Людмила являет собой беспрецедентный пример в истории музыки. Кроме текста либретто, написанного самим композитором и включающего в себя огромное количество стихотворного авторского текста А.С. Пушкина, в работе над текстом оперы принимали участие ещё шесть (!) литераторов: В.Ф. Широков, Н. Кукольник, Н. Маркевич, М. Гидеонов, К. Бахтурин, А. Шаховской. И со всеми надо было обсуждать и согласовывать музыкальный и литературный текст (других соавторов — текстовиков). Всех спрашивать, со всеми советоваться, всех и каждого убеждать, переубеждать, оспаривать, каждому что — то доказывать, подсказывать, проигрывать, наигрывать, пропевать… (А кого — то и обучать попутно азам музыкальной гармонии и композиции, чтобы убедить их согласиться с мнением автора.)
Под стать условиям творческого содружества оказался и результат: две начальные композиции — блистательная, феерическая увертюра и виртуозная каватина Людмилы, написанная в лучших традициях бельканто (единственное, что осталось от первоначального (до — альтернативного) замысла автора), в стилевом отношении существенно отличаются от последующих фрагментов оперы.
Когда к творческому процессу подключается ревизор, муза чувствует себя «третьей лишней», «искра божественного присутствия» исчезает, порыв вдохновения гаснет, интерес к работе пропадает и очень не скоро возвращается. И это естественно: ревизор ( а особенно деклатим) вытесняет подревизного из сферы его творческих интересов, беря управление творческим процессом в свои руки (чтоб надёжнее было!). Творческая мысль ещё не успела зародиться, развиться или созреть, а ревизор уже держит ситуацию под контролем: неотступно следит за автором, интересуется каждой деталью проекта, делает замечания наобум, вносит «ценные предложения», настаивает на их исполнении…
Подсознательная зависть к одарённому и потенциально более успешному подревизному, как раз и заставляет менее успешного ревизора наведываться с актами «добровольной проверки», которые он «бесхитростно» облекает в форму дружеской опеки и участия. (Если бы не верил, что опекает гения, не только не суетился бы, но даже и пальцем бы не пошевельнул. Зачем ему тратить своё время и силы на будущего неудачника?)
И хотя самовольно навязчивый ревизор ставит себе такую «опеку» в заслугу, основной вред его наставлений заключается в том, что они подаются:
а). «от лукавого» — «превосходства и амбиций ради», ради желания любой ценой перекрыть своим мнением предыдущий авторский вариант;
б). «наобум» — бестактно и необдуманно, исходя из диаметрально — противоположной альтернативы;
в). и авантюрно — «на авось»: авось приживётся идея, тогда и он будет собой гордиться: уже не напрасно прожил жизнь: доля его участия в этом проекте присутствует.
Успешно работать под боком у ревизора никто вообще не может, — ни квестим, ни деклатим. (Как бы щедро природа их ни одаривала!) Особенно, если ревизор ещё неумён, недалёк, труслив и малодушен, патологически конформен, но при этом дотошен, высокомерен, настойчив, честолюбив и жесток. Каждый день звонит или прибегает поинтересоваться успехами, требует отчёта и одаривает «ценными указаниями». О свободе творчества нечего и думать, пока он рядом. Сначала надо сделать так, чтобы он оказался не просто далеко, а очень далеко, а потом уже приступать к работе. Но, опять же, если получится: потому, что ревизор уйдёт, а «ревизия» (привычка чувствовать себя подконтрольным) останется и будет «стоять над душой и за спиной» у подревизного, как призрак. Поскольку теперь уже вся ревизия в нём и при нём. Программа самокритики и авто коррекции уже глубоко встроена и «запущена». И никуда ему теперь от неё не деться. Проще поменять профессию и направление творческой деятельности.)
Вне свободы творчества квестим себя не мыслит. А абсолютно завершённая, законченная «со всех сторон» работа кажется ему скучной до тошноты. Он на неё уже смотреть не может. По закону отрицания отрицания ему хочется её переделать от начала и до конца. Или сделать вообще другую работу, всю о другом. А эту куда- нибудь убрать, выбросить, чтоб её видно не было. Может запросто в печку её бросить в порыве раздражения — с него станет! (Выбросить файл в «корзину», а из «корзины» — долой, прочь из компьютера, чтобы потом не передумать, — самый «его метод».) Или, как минимум, стереть хотя бы кусок работы, чтобы хоть какой — то вопрос оставался открытым!
По мнению квестима: «Если в работе, в системе нет открытых вопросов, в ней нет и жизни, нет возможностей дальнейшего развития». И, значит, её вообще не нужно делать. Незачем её и заканчивать. Пусть полежит пока, до лучших времён… Может ещё из неё выйдет что — нибудь интересное. Вдохновение не приходит по заказу… А на незаконченную работу вдохновение скорее слетит». (Муза — существо любознательное, ей тоже захочется узнать, чем и когда его работа закончится.)
А значит и «открытый вопрос» должен оставаться в его работе всегда, а иначе работа перестанет быть (квестимной )»открытой книгой» и станет (деклатимной) «замкнутой вещью в себе». Перестанет быть интересной для него самого и станет интересной «только для самой себя». (Если, конечно, в ней останется ещё хоть что — нибудь интересное»).
Но самое интересное по мнению квестима — это не то, что уже сделано, а то, что ещё можно сделать (+ч.и., +ч.э., +ч.с., +ч.л.).
Поэтому даже при самой завершённой проработке какая — то часть работы обязательно должна выглядеть чуть- чуть «незаконченной», незавершённой, оставляющей место для будущего развития, для фантазии и воображения, для новых и альтернативных вариантов. А «из одних только «перлов» состоит только «перловая каша».
По глубочайшему убеждению квестима «совершенное выглядит ещё совершенней на фоне «незавершённого». Как «яркое» выглядит ещё ярче на фоне приглушённых тонов.
А кроме того (и это самое главное!), к завершённости квестима не допускает его «незавершённая, «открытая» и «далёкая» сенсорика ощущений (-б.с.) (ощущения могут перемениться: то, что нравилось ещё вчера, сегодня уже не нравится.). И постоянный взгляд в прошлое по аспекту интуиции времени (-б.и.), а из него — в далёкое будущее, перспективами которого он дорожит и просматривает по аспекту интуиции возможностей (+ч.и.).
